вернулись в Ливан всей семьей в 1990-х годах, поскольку мои родители решили, что после окончания войны страна стала достаточно безопасной, чтобы мы могли жить в ней, а также потому, что они не хотели, чтобы я переживала свои подростковые годы в Англии. Там, будучи молодым взрослым человеком, чья неуверенность в себе только претерпевала метаморфозы, я пыталась установить контроль над своей внешностью, часто к ужасу моего консервативного отца. Раз в неделю Фатима, буйная палестинская владелица салона, выпрямляла перегибы и волны из моих темпераментных волос и курила, поджаривая мои пряди щипцами. (Эта же женщина так жестоко проредила мои брови, что они до сих пор не восстановились). Я избегала женственной одежды и высоких каблуков, потому что это означало, что я буду занимать больше места в мире, который и так относился ко мне враждебно. И я одевался так же, как мои четыре брата круглый год, очень желая быть мальчиком, зная, что они имели определенные привилегии, которых не было у меня.
Хотя на меня не сыпались отфильтрованные изображения друзей и авторитетов, как на современных подростков, я регулярно просматривала Teen Vogue и другие западные журналы и каталоги, которые попадали в Ливан. Признаться, временами мне хотелось быть похожей на белокурых девушек, которые смотрели на меня с глянцевых страниц. Однажды я зациклилась на рекламе, где была изображена тоненькая светлокожая модель, чьи глаза были подведены углем. В моем понимании она олицетворяла легкое совершенство, потому что была всем тем, чем не была я: воплощением европоцентристских норм красоты. (Позже я узнала, что это была Кейт Мосс).
Но затем, примерно в четырнадцать лет, я впервые встретил ее - королеву Нефертити, мою королеву. Мой отец был заядлым коллекционером журналов National Geographic, как старых, так и новых. Будучи наполовину египтянином, он также был одержим всякой египтологией. В одном из номеров, на который он наткнулся, датированном 1961 годом, была публикация о Нефертити с изображением ее бюста и белой женщины, вглядывающейся в него. Левая сторона лица царицы была видна, и было ясно, что не хватает глаза, но глазница была подведена кохлем. Я вообразила, что королева, чье имя, кстати, означает "прекрасная прибыла", связала меня с большим созвездием очаровательных незападных женщин. С тех пор я не переставал восхищаться ею. И в 2022 году я наконец совершил паломничество в Берлин, чтобы встретиться с ее лепным разноцветным бюстом. Она оказалась такой же изысканной, какой я всегда ее себе представлял, с завораживающими глазами, подведенными углем, точеными чертами и симметричным лицом. Спустя годы после того, как я впервые увидел ее в журнале, я все еще вижу в королеве что-то от себя.
Меня сравнивали с Нефертити по меньшей мере трижды. Первый - в шестнадцать лет, через четыре года после нашего переезда в послевоенный Ливан. Я проносила свою подводку в школу в пенале, потому что косметика была запрещена; иногда я прятала ее в лифчике и наносила в туалете. Высокий вихрастый мальчик в школе, который был в меня слегка влюблен, сказал, что я похожа на королеву. В моем драматическом дневнике он сказал, что его пленила темнота моих глаз, веки которых были утяжелены прямыми ресницами и накрашены черной тушью.
Поразмыслив, он наверняка пытался произвести на меня впечатление своими познаниями о древнеегипетских властных женщинах. Это действительно польстило мне, и, учитывая мою неуверенность в себе, я оценила упоминание имени и непрошеное внимание, прежде чем вежливо отшить его. Благодаря своему увлечению Нефертити я уже интересовалась историей макияжа и поняла, что кохль не просто красит. Он несет в себе истории о моей матери, бабушке, прабабушке и предках до них. Я воспринимала kohl как постоянного спутника женщин моей семьи, который защищал и придавал силы моему гордому роду.
По мере того как мой интерес к этому замечательному продукту углублялся, я искал его значение в истории. Там я обнаружил множество фигур и культурных традиций, выходящих за рамки тех, о которых я знал из западной музыки и кино. Я нашел подводку для глаз в пустынях арабского мира и в саваннах Африки, в парикмахерских Ирана и в переулках Киото. Я нашел ее на лицах индийских сказителей, латиноамериканских борцов за свободу и палестинских активистов. Даже арабские поп-артисты, которых я слушала, использовали подводку как инструмент для выражения своей индивидуальности - я считала, что затемненные глаза египетской певицы Руби были особенно смелыми, поскольку они намеренно усиливали ее соблазнительную ауру. И вот я стала чаще пользоваться подводкой, все время опасаясь, что отец заметит это и запретит мне пользоваться косметикой вообще. (Достаточно было того, что я уже дважды проколола уши).
В годы, последовавшие за моим трудным временем в школе, когда я поступила в Американский университет Бейрута, моя младшая, более жесткая и единственная сестра Ясмин побудила меня освоить искусство нанесения более эффектной подводки, научив меня сама, а позже прислав мне обучающие ролики с YouTube. Так я прошла путь от подводки под глазами до полноценного "кошачьего глаза" - чем чернее, тем лучше. На верхние веки я наносила самую дешевую западную жидкую подводку, которую можно было найти в местных аптеках, обычно Maybelline, а по линии глаз - привезенный из Пакистана на сидонские базары кайал Hashmi Kajal. К двадцати годам мое преображение было полным: Я сменила свободную одежду на мини-юбки, учебники по биологии - на Ницше и Эдварда Саида, а выпрямленные волосы - на буфет, который в разные годы был то русым, то черным, то светлым.
Я создала для себя два мира, которые упорно старалась не столкнуть. В Южном Ливане я была традиционной дочерью своих родителей. Но в Бейруте я экспериментировала со своей внешностью и убеждениями. Время от времени эти два мира просачивались друг в друга: Я забывала снять пирсинг в носу, когда приезжала домой на выходные, или вскользь говорила, что верю в гражданский брак. К этому времени я уже отвергла европоцентристские нормы красоты и приняла подводку для глаз и колер как выражение своей идентичности, в том числе и благодаря Нефертити. Подводка для глаз, казалось, придавала мне ощущение силы, напоминающее власть царицы. Моя религиозная мать была не в восторге от этой физической и интеллектуальной трансформации: однажды она перестала разговаривать со мной на несколько дней после того, как увидела на Facebook мою фотографию в бикини (с тех пор она простила этот проступок). Я была так предана своей подводке, что обходилась без нее только когда возвращалась в Сидон из Бейрута на выходные и когда переживала непростые приступы депрессии.
Во время учебы в университете я
